Пурим без масок

Диво что за желания: умеют укореняться в нас так, что не сдвинешь, и в то же время легки на подъем. Резко выделяющиеся, но упорно притворяющиеся обычными. У всех на виду, но с искренним недоумением в глазах: "Чего вы к нам привязались?"

А как же к ним не вязаться, если от них даже когда хорошо – всё равно плохо? Если веет от них величием и бедой – что крайне негативно действует на нервы. Невольно хочется отделаться, избавиться от такой напасти, ради собственного спокойствия и блага.

И избавляются – вот уже тысячи лет, самыми разными способами. Душат, жгут, режут внутри, выкорчевывая вздорные порывы. И истребляют снаружи – как водится, насылая "справедливые" кары на этих инакомыслящих и инакочувствующих.

Вот он Аман, подчинивший себе жизнь, прогнувший всех, возвеличенный самой судьбой. Предводитель всего резонного и полезного во мне, опытный, наторелый, прожженный, умеющий извлекать выгоду для меня, любимого. Или для "великих мира сего", которых обслуживает в качестве ведущего консультанта, а то и целого мозгового центра.

Для него евреи – кость в горле, даже если сам он вышел из их среды. Пока они перед глазами, его снедает тревога, его гложет ненависть к этим "другим". И он не успокоится, если не доведет игру до победы.

А вот его антагонист Мордехай, квинтэссенция еврейской уникальности, средоточие того свойства, которое делает из нас народ, единое целое, отдельное желание, как ни крути, не вписывающееся в общий ряд, противопоставленное остальным.

Желание это чуждо ненависти, но непреклонно. Оно целиком обращено на отдачу, оно всё – милосердие. И даже перед лицом смертельной угрозы оно не пойдет на компромисс, не падет ниц перед всесильным выскочкой, получившим карт-бланш.

Однако евреи не беззащитны. Да, Мордехай тихо сидит в приемной, хотя очередь ему не назначена. Но это потому, что он видит подлинную причину происходящего. И принимает надлежащие меры.

А подлинная причина кроется не в злодее Амане и даже не в том, кто его повысил. Она – в самих иудеях, что отреклись от себя, в их распавшемся единстве, в их потухшем костре.

Они слишком увлеклись, желая быть как все. Но разве может высокое свойство служения другим быть как все? Разве может отдача, заложенная в человеке, безнаказанно стать игрушкой эгоизма? Нет. Эта дорога, сколько бы она ни петляла, всегда заводит в тупик.

И потому выходит на сцену Эстер – скрытая до поры сила. Зажатое, вытесненное из сознания стремление объединиться во что бы то ни стало. Не потому, что тогда мы выживем, но потому, что только тогда каждый из нас и все мы вместе сможем реализовать себя по-настоящему. Не так, как все. Ради всех.

Именно Эстер призывает иудеев объединиться – и они откликаются, поняв, что иначе не останется в человеке – или в мире – ничего, что позволит ему подняться над собой.

А значит, Пурим – это наше воссоединение. Здесь и сейчас. Часы тикают, Аман договаривается с царем, Мордехай сидит у царских врат, Эстер таится во дворце. Все персонажи расставлены по местам. И часы тикают...